Продолжаем вспоминать Александра Сергеевича, его неделя. Классик отечественной литературы у каждого человека свой. Лично мне мой Пушкин очень даже нравится: родной и близкий, как Ленин эпохи развитого социализма. Мне с ним легко и покойно, будто со старым проверенным другом. Как-то очень много в кудрявом классике от далёкого детства, доброго, лукавого и певучего. Словно выросший Олле Лукойе и умирающий дедушка Ленин (не настоящий, а тот, чудесный детскикудрявый совковый Санта Клаус) перед отплытием с эльфами за море, персонифицировались в Александре Сергеевиче. А Пушкин остался здесь и, как Арина Родионовна, принял нас, горемычных, на попечение и пестованье. Мы бежим к нему с каждой новой обидой на жизнь, с каждой новой ссадиной и шишкой: «Дяденька, подуй!» И он дует, родной, дует и приговаривает:
Если жизнь тебя обманет –
не печалься, не сердись!
В день уныния – смирись,
День веселья, верь, настанет.
Сердце будущим живёт,
Настоящее – уныло.
Всё проходит, всё пройдёт,
Что пройдёт – то будет мило.
не печалься, не сердись!
В день уныния – смирись,
День веселья, верь, настанет.
Сердце будущим живёт,
Настоящее – уныло.
Всё проходит, всё пройдёт,
Что пройдёт – то будет мило.
И наши тревоги сразу мельчают, а раны перестают болеть. Вот так – уходят все герои, даже Карлсон улетает. Но Пушкин всегда остаётся с нами.
Похоронили только тело,
Душе велели долго жить.
Всё тот же конь вперёд бежит,
Всё та же тряская телега…
Коню всё так же недосуг,
Но сколько б снег его не мучил,
Они сидят: жандарм и кучер,
Любимый удручённый друг.
А Святогорские кресты
Уже видны из-за тумана,
Но он-то знает: рано, рано
Для погребения души.
Привычно полоз разделил
Дорогу, времени верхушки:
Вот в эти годы – не жил Пушкин,
А в эти годы, точно, жил.
Поэт, пора, уж поспеши!
Честь спасена, и мучит рана.
Он улыбнулся: рано, рано
Для погребения души.
Душе велели долго жить.
Всё тот же конь вперёд бежит,
Всё та же тряская телега…
Коню всё так же недосуг,
Но сколько б снег его не мучил,
Они сидят: жандарм и кучер,
Любимый удручённый друг.
А Святогорские кресты
Уже видны из-за тумана,
Но он-то знает: рано, рано
Для погребения души.
Привычно полоз разделил
Дорогу, времени верхушки:
Вот в эти годы – не жил Пушкин,
А в эти годы, точно, жил.
Поэт, пора, уж поспеши!
Честь спасена, и мучит рана.
Он улыбнулся: рано, рано
Для погребения души.
1985
Год назад мне довелось опять побывать в Большом Болдино. Сердце сразу отринуло весь напыщенный новодел появившийся в посёлке. Особенно международный пушкинский центр, напоминающий Тадж Махал, воссозданный по воспоминаниям с детства слепого. Но уж в родной усадьбе мы с Александром Сергеевичем расцвели!
Потоптались на деревянном крыльце любимого дома, повздыхали над прудом на мостике. И приняла нас под свою заботливую сень прекрасная церковь, выстроенная ещё дедом Александра Сергеевича.
Да, «вот бегает дворовый мальчик в салазки Жучку посадив, себя в коня преобразив, шалун уж отморозил пальчик…» Но это наша Родина…Однако, есть в мире земли куда как более тёплые, солнечные и благодатные! Мне, знаете ли, всегда было немного обидно, что Александр Сергеевич был «невыездным».
И в этих благодатных землях…нет, не пожил, а даже не побывал. Чтобы как-то скрасить такую вековечную несправедливость, я взял и написал песню, где Александр Сергеевич с Натальей Николавной и детьми счастливо отбыли в отпуск на Ямайку. В курортный городок Монтего – Бей, тут всё и закрутилось. Однако, до сих пор мне не удалось записать песню в приличном качестве: то - лень, то – холера, то – куража нет! Так что, читайте в поэтическом варианте.
В Монтего – Бей.
В Монтего – Бей закончилась сиеста,
Газетчики несут «Либерасьон».
На пляже зонт, поэт – в плетёном кресле,
Он получил с оказией письмо.
Письмо лежит поверх фамильной кружки.
Поэт прикрыл задумчиво глаза…
Кто пишет Вам, мой друг? Конечно, Пущин:
«У нас зима, Сергеич, чертова зима!»
Идёт жена в короткой юбочке из пальмы,
Среди авосек, мосек и детей.
Что наша жизнь? Игра…ах, ноги у Натальи!
Знал, куда рвался из холерных лагерей.
Пришла жена, закончилась сиеста:
«Письмо от баб, ну чем ты их берёшь!?
Пониже зонт, ты плохо выбрал место…
Ах, Александр, зачем так много пьёшь!
Ах, Александр, иду себе и вижу:
Сюда Дантес приехал, прямо страх!»
- Ну, надоел…но здесь ему не выжить,
Здесь проще, и дерутся на ножах.
Не забывайте, женщины, поэтов!
Они вам не изменят, у любви
Свои поэты проживают лета,
Столетия, мгновения и дни.
Поэты никогда не умирают,
А просто пребывают в отпуску
И ввечеру маленько выпивают,
Чтоб переждать по Родине тоску…
В Монтего – Бей закончилась сиеста.
Газетчики несут «Либерасьон».
На пляже зонт, поэт – в плетёном кресле,
Он получил с оказией письмо.
Письмо лежит поверх фамильной кружки.
Поэт прикрыл задумчиво глаза…
Кто пишет Вам, мой друг? Конечно, Пущин:
«У нас зима, Сергеич, чертова зима!»
Идёт жена в короткой юбочке из пальмы,
Среди авосек, мосек и детей.
Что наша жизнь? Игра…ах, ноги у Натальи!
Знал, куда рвался из холерных лагерей.
Пришла жена, закончилась сиеста:
«Письмо от баб, ну чем ты их берёшь!?
Пониже зонт, ты плохо выбрал место…
Ах, Александр, зачем так много пьёшь!
Ах, Александр, иду себе и вижу:
Сюда Дантес приехал, прямо страх!»
- Ну, надоел…но здесь ему не выжить,
Здесь проще, и дерутся на ножах.
Не забывайте, женщины, поэтов!
Они вам не изменят, у любви
Свои поэты проживают лета,
Столетия, мгновения и дни.
Поэты никогда не умирают,
А просто пребывают в отпуску
И ввечеру маленько выпивают,
Чтоб переждать по Родине тоску…
В Монтего – Бей закончилась сиеста.
1990
